Его лицо расплылось в счастливой улыбке:

– О-о, мадам, вашей осиной талии полнота не грозит!

«Ну вот, напросилась на комплимент», – подумала Мария и, не без труда втянув живот перед зеркалом в каюте, обхватила пояс ладонями. Ничего! Плетеный ремешок платья держался свободно, и талия казалась еще тоньше из-за пышной юбки.

Кончился день, под завязку набитый радостными впечатлениями. Мария попробовала почитать роман Эмили Бронте, который взяла с собой, но коснулась головой подушки и тотчас унеслась в край грез.

Волны, плеща брызгами в нижние иллюминаторы, пели неумолчную колыбельную. Всю ночь качало девушку Балтийское море.

Утром болтанка стала ощутимее. Лежа на койке, Мария боковым зрением уловила, как что-то темное, длиной примерно с ладонь, выбежало из угла у двери и остановилось…

Крыса! Застыв в панике, Мария не могла заставить себя посмотреть на страшное существо с острыми зубами, цепкими лапками и голым хвостом. Край глаза отмечал: крыса все еще здесь! И не двигается…

В голову полезли сбивчивые мысли: крысы убегают с тонущего корабля… машины работают… Они работали и на «Титанике», когда…

Почему она не уходит?! Мария резко повернула голову, и страх, душащий горло, вылетел с выдохом облегчения: сапожная щетка мирно полеживала у двери.

Хаим постучал, призывая к завтраку, увидел бледное лицо девушки и забыл поздороваться.

– Вам плохо?

– Так, малость, – пробормотала она, тщетно пытаясь улыбнуться. – У меня, кажется, началась морская болезнь. Можно, я не пойду завтракать?

– Конечно. Вам лучше полежать.

Подождав немного, она выскочила в коридор, где плавали острые камбузные запахи, плотные, как туман.

– Достань-ка мне перечницу из рундука, – донеслась спокойная команда Юргиса поваренку, и сильно запахло чем-то невыносимо жирным. Кок с помощником умудрялись что-то готовить.

Мария зажала нос рукой. Желудок только что освободился от вчерашнего пиршества, но снова пришлось бежать в туалет. Боже, боже, вот как ощущают себя пьяные! Что за радость в поглощении водки, которая еще и пахнет противно? Опрометчиво вспомнился запах перегара, доносящийся от церковного сторожа.

«Ешь ананасы! Рябчиков жуй!» – злорадствовали зеркала, многократно отражая измученные глаза и хваленую осиную талию.

В обед Хаим опять постучал:

– Не проходит?

Мария мотнула головой. Он принес сияющую гроздь синего винограда в тарелке, с таблеткой на краю.

– Виноград от Юргиса, а лекарство – от врача. Они тоже обеспокоены вашим самочувствием.

Вечером Хаим заглянул в дверь, бросил встревоженный взор на нетронутую виноградную кисть и предложил:

– Подышим соленым воздухом? Уже почти не качает. Разомнетесь и, может, нагуляете аппетит.

На выходе из каюты мягко взял под локоть, и Мария не возразила. Будешь тут возражать, когда ноги разъезжаются, будто железный пол намазан маслом! Отбросив сомнения, оперлась на крепкую руку кормчего.

– Так бывает со всеми, кто не освоился, а у меня просто выносливый вестибулярный аппарат, – сказал он, словно оправдываясь.

На юте [13] от одного предмета к другому весело перетекали полоски моряцких тельняшек. Выполняя какую-то работу, матросы привычно подстраивались под движение судна. Ступали по-медвежьи вразвалку, привычным наитием чуя побежку волн, ловя их ритм – равные с волнами люди моря. По скользким железным ступеням легко взошел в рубку штурман, за ним, не прибегая к помощи поручней, поднялся старпом…

Мария кашлянула, чтобы не рассмеяться: представила, как двигается вот так же, с раскоряченными коленями, занося тело под немыслимым углом… «О-о, мадам, у вас, кроме осиной талии, такая бесподобная походка!»

Хаим водил Марию по палубе, рассказывая что-то о корабельных снастях. Острый водорез рассекал морской простор, под днищем падала в бездну сине-зеленая громада воды. Пылающее солнце медленно опускалось к кромке пунцового горизонта. Чудилось, сейчас эта раскаленная сковорода нырнет в медную зыбь и вскинутся кверху клубы горячего пара, забурлят волны, прыская кипятком.

Ход одинокого судна казался неодинаковым в трех измерениях. Покатую спину моря за ним взрезал белый пенистый шрам – значит, пароход уверенно шел вперед. Если судить по морю с боков, он, тихо колеблясь, стоял на месте – такую иллюзию создавало неторопливое движение волн. А сверху над бескрайней пустыней плыли назад облака и, как на невидимой привязи, тянули корабль за собой.

– Надеюсь, не рассердится на нас морской царь, – с благоговением сказал Хаим.

– Вы о шторме? – со страхом спросила Мария.

– Всякое может быть, но пока мы идем по ветру.

В лицо летели прыгучие брызги. Хаим повернул к ней лицо, усыпанное алмазным бисером:

– Позанимаетесь со мной русским языком? Время в поездке скоротаем.

– Собрались научиться читать за несколько дней?

– Увы, я не гений, – усмехнулся он, – и, честно говоря, хотел просить вас побыть моей учительницей до осени.

– До осени? – она вспыхнула. – Нет, я, конечно, не отказываюсь… здесь, на пароходе…

– А после – как получится, – покладисто кивнул он. – Вдруг я окажусь неспособным.

Занятия не только скрасили путешествие, но и взбодрили Марию. Между письменными уроками «ученик» рассказывал о достопримечательностях европейских городов, в которых ему довелось побывать – о берлинском парке Зоо и унтергрунде – подземной железной дороге, о Коститюшн-хилл, красивейшей улице Лондона, берущей начало от Букингемского дворца и достигающей Гайд-парка, где сгорело здание Всемирной выставки – знаменитый Хрустальный дворец.

А прошлым летом Хаим был на открытии Всемирной выставки «Искусство и техника в современной жизни» в Париже и слушал последний концерт Шаляпина. Весной певца похоронили на кладбище Батиньоль там же, в Париже… По городу Хаим едва пробежался за короткое время поездки. Собор Парижской Богоматери показался ему более фантасмагорическим и мрачным, чем на фотографиях…

– В Вильно есть храм, похожий на Нотр-Дам, – сказала Мария. – Собор Святой Анны. Говорят, Наполеон был так потрясен его красотой, что сказал: «Поставить бы на ладонь и перенести в Париж!»

– Желание императора почти сбылось, – засмеялся Хаим. – На выставке продавались разные сувениры, в том числе крохотные копии этого собора, как раз для ладони. Я видел их в лавках Литвы. Демонстрация тоски по старой столице и одновременно вызов полякам…

Раздел литовского искусства Хаима не впечатлил. Экспозиция состояла в основном из декоративно-прикладных изделий, а представленный в качестве крупной скульптурной работы бюст президента Антанаса Сметоны, спорящий размерами со статуей скорбящего Христа, показался некорректным.

Все страны-участницы постарались продемонстрировать свои особенности и величие. Хаим не смог просмотреть и половины технических разделов, быстро прошелся по экспозициям с автоновинками. Павильоны СССР и Германии, расположенные один против другого, впечатляли и каждый сам по себе, и в общем ансамбле.

Высоченный павильон Советского Союза поднимался в небо лестницей-пьедесталом грандиозной статуи «Рабочий и колхозница» из нержавеющей стали. Скульптор Вера Мухина, автор произведения, оказалась наполовину француженкой и училась у Бурделя [14] , о чем гордо писали парижские газеты. Искусствоведы назвали работу «шедевром ХХ века».

Эта лирическая манифестация большевистской пропаганды привела чувственных парижан в такой восторг, что ее провозгласили эмблемой выставки. Серпом и молотом сверкающая пара словно грозила геральдическому орлу со свастикой в когтях. Германский павильон, на котором была установлена скульптура хищной птицы, не уступал советскому по высоте. Сам Гитлер курировал проект стилизованного под готический замок сооружения…

Советский авторский коллектив был удостоен гран-при. Германия тоже не осталась без наград – золотую медаль, например, получил документальный фильм Лени Рифеншталь «Триумф воли» о съезде национал-социалистической партии на стадионе в Нюрнберге.